ВОСЬМАЯ КHИГА. ЗОЛОТОЙ ВЕК. XII

Целый год прошел в глубоком трауре. Герцог не снимал черной одежды с нарочитыми прорехами и, не садясь зa стол, ел с доски, которую перед ним держали придворные.
"После смерти герцогини, - писал в своих донесениях Марино Сануто, посол Венеции, - Моро сделался набожным, присутствует на всех церковных службах, постится, живет в целомудрии, - так, по крайней мере, говорят, - и в помыслах своих имеет страх Божий".
Днем в государственных делах герцог забывался порою, вдруг и в этих занятиях недоставало ему Беатриче. Зато ночью тоска грызла его. Часто видел он ее во сне шестнадцатилетнею девочкою, какою вышла она замуж - своенравною, резвою, как школьница, худенькою, смуглою, похожею на мальчика, столь дикою, что, бывало, пряталась в гвардаробные шкапы, чтобы не являться на торжественные выходы, столь девственной, что в течение трех месяцев после свадьбы все еще оборонялась от его любовных нападений ногтями и зубами, как амазонка.
В ночь, за пять дней до первой годовщины смерти ее, Беатриче приснилась ему, какой он видел ее однажды во время рыбной ловли на берегу большого, тихого пруда, в ее любимом имении Куснаго. Улов был счастливый: ведра наполнились рыбой доверху. Она придумала забаву: засучив рукава, брала рыбу из влажных сетей и бросала пригоршнями в воду, смеясь и любуясь радостью освобожденных пленниц, их беглым чешуйчатым блеском в прозрачной волне. Скользкие окуни, язи, лещи трепетали в голых руках ее, брызги горели на солнце алмазами, горели глаза и смуглые щеки его милой девочки.
Проснувшись, почувствовал, что подушка смочена слезами.
Утром пошел в монастырь делле Грацие, помолился над гробом жены, откушал с приором и долго беседовал с ним о вопросе, который в те времена волновал богословов Италии, - о непорочном зачатии Девы Марии. Когда стемнело, прямо из монастыря отправился к мадонне Лукреции.
Несмотря на печаль о жене и на "страх Божий", не только не покинул он своих любовниц, но привязался к ним еще более. В последнее время мадонна Лукреция и графиня Чечилия сблизились. Имея славу "ученой героини", "новой Сафо", Чечилия была простою и доброю женщиной, хотя несколько восторженной. После смерти Беатриче представился ей удобный случай для одного из тех вычитанных в рыцарских романах подвигов любви, о которых она давно мечтала. Она решила соединить любовь свою с любовью молодой соперницы, чтобы утешить герцога. Лукреция сперва дичилась и ревновала герцога, но "ученая героиня" обезоружила ее своим великодушием. Волей-неволей Лукреция должна была предаться этой странной женской дружбе.
Летом 1497 года родился у нее сын от Моро. Графиня Чечилия пожелала быть крестной матерью и с преувеличенной нежностью - хотя у нее были собственные дети от герцога - стала нянчиться с ребенком, "своим внучком", как она его называла. Так исполнилась заветная мечта Моро: любовницы его подружились. Он заказал придворному стихотворцу сонет, где Чечилия и Лукреция сравнивались с вечернею и утреннею зарею, а сам он, неутешный вдовец, между обеими лучезарными богинями, - с темною ночью, навеки далекой от солнца, - с Беатриче.
Войдя в знакомый уютный покой палаццо Кривелли, увидел он обеих женщин, сидевших рядом у очага. Так же как и все придворные дамы, они были в трауре. - Как здоровье вашего высочества? обратилась к нему Чечилия - "вечерняя заря", непохожая на "утреннюю", хотя столь же прекрасная, с матово-белою кожею, с огненно-рыжим цветом волос, с нежными, зелеными глазами, прозрачными, как тихие воды горных озер.
В последнее время герцог привык жаловаться на свое здоровье. В тот вечер чувствовал себя не хуже, чем всегда. Но, по обыкновению, принял томный вид, тяжело вздохнул и сказал:
- Сами посудите, мадонна, какое может быть мое здоровье? Только об одном и думаю, как бы поскорее лечь в могилу рядом с моей голубкой...
- Ах, нет, нет, ваша светлость, не говорите так? - воскликнула Чечилия, всплеснув руками. - Это большой грех. Как можно? Если бы мадонна Беатриче слышала вас?.. Всякое горе от Бога, и мы должны принимать с благодарностью...
- Конечно, - согласился Моро. - Я не ропщу. Боже меня сохрани? Я знаю, что Господь заботится о нас более, чем мы сами. Блаженны плачущие, ибо утешатся.
И крепко пожимая обеими руками руки своих любовниц, он поднял глаза к потолку.
- Да наградит вас Господь, мои милые, за то, что вы не покинули несчастного вдовца?
Вытер глаза платком и вынул из кармана траурного платья две бумаги. Одна из них была дарственная запись, в ней герцог жертвовал громадные земли виллы Сфорцески Вяджевано Павийскому монастырю делле Грацие.
- Ваше высочество, - изумилась графиня, - кажется, вы так любили эту землю?
- Землю! - горько усмехнулся Моро. - Увы, мадонна, я разлюбил не только эту землю. Да и много ли надо человеку земли?..
Видя, что он опять хочет говорить о смерти, графиня с ласковым укором положила ему на губы свою розовую руку
- А что же в другой? - спросила она с любопытством.
Лицо его просветлело; прежняя, веселая и лукавая улыбка заиграла на губах.
Он прочел им другую грамоту, тоже дарственную запись с перечнем земель, лугов, рощ, селений, охот, садков, хозяйственных зданий и прочих угодий, коими жаловал герцог мадонну Лукрецию Кривелли и незаконного своего, Джан-Паоло. Здесь была упомянута и любимая покойной Беатриче вилла Куснаго, которая славилась рыбной ловлей.
Голосом, дрожавшим от умиления, прочел Моро последние слова грамоты:
"Женщина сия, в дивных и редких узах любви, явила нам совершенную преданность и выказала столь возвышенные чувства, что часто в приятном с нею общении безмерную обретали мы сладость и великое облегчение от наших забот".
Чечилия радостно захлопала в ладоши и кинулась на шею подруге со слезами материнской нежности.
- Видишь, сестричка: говорила я тебе, что сердце у него золотое! Теперь мой маленький внучек Паоло богатейший из наследников Милана!
- Какое у нас число? - спросил Моро.
- Двадцать восьмое декабря, ваша светлость, - ответила Чечилия.
- Двадцать восьмoe! - повторил он задумчиво.
Это был тот самый день, тот самый час, в который ровно год назад покойная герцогиня явилась в палаццо Кривелли и чуть не застала врасплох мужа с любовницей.
Он оглянулся. Все в этой комнате было по-прежнему: так же светло и уютно, так же зимний ветер выл в трубе; так же пылал веселый огонь в камине, и над ним плясала вереница голых глиняных амуров, играя орудиями Страстей Господних. И на круглом столике, крытом зеленою скатертью, стоял тот же граненый кувшин Бальнеа Апонитана, лежали те же ноты и мандолина. Двери были так же открыты в спальню и далее, в уборную, где виднелся тот самый гвардаробный шкап, в котором герцог спрятался от жены.
Чего бы, казалось ему, не дал он в это мгновение, чтобы вновь послышался внизу страшный стук молотка в двери дома, чтобы вбежала испуганная служанка с криком: "Мадонна Беатриче!" - чтобы хоть минутку постоять, как тогда, подрожать в гвардаробном шкапу, словно пойманному вору, слыша вдали грозный голос своей ненаглядной девочки. Увы, не быть, не быть тому вовеки!
Моро опустил голову на грудь, и слезы полились по щекам его.
- Ах, Боже мой! Вот видишь, опять плачет, - засуетилась графиня Чечилия. - Да ну же, приласкайся ты к нему как следует, поцелуй его, утешь. Как тебе не стыдно!
Она тихонько толкала соперницу в объятия своего любовника.
Лукреция давно уже испытывала от этой неестественной дружбы с графинею чувство, подобное тошноте, как от приторных духов. Ей хотелось встать и уйти. Она потупила глаза и покраснела. Тем не менее должна была взять герцога за руку. Он улыбнулся ей сквозь слезы и приложил ее руку к своему сердцу.
Чечилия взяла мандолину с круглого столика и, приняв то самое положение, в котором двенадцать лет назад изобразил ее Леонардо в знаменитом портрете новой Сафо, - запела песню Петрарки о небесном видении Лауры:

Levommi il mio pensier in parte ov`era
Quella ch`io cerco e non ritrovo in terra.
Я устремляю мои мысли к жилищу той,
Кого ищу и найти не могу на земле.
Среди блаженных, в третьем круге неба,
Я увидал ее вновь более прекрасной и менее гордой.

Взяв за руку меня, она сказала: "В этой сфере

Ты будешь вновь со мной уже навеки.
Я - та, что на земле с тобою враждовала
И раньше вечера окончила мой день".

Герцог вынул платок и с мечтательною томностью закатил глаза. Несколько раз повторил он последнюю строчку, всхлипывая и простирая руки, как бы к пролетавшему видению:

И раньше вечера окончила мой день!

- Голубка моя!.. Да, да, раньше вечера!.. Знаете ли, мадонны, мне кажется, она смотрит с небес и благословляет нас троих... О, Биче, Биче!..
Он тихо склонился на плечо Лукреции, зарыдал и в то же время обнял ее стан и хотел привлечь к себе. Она противилась; ей было стыдно. Он поцеловал ее украдкою в шею. Заметив это зорким материнским оком, Чечилия встала, указывая Лукреции на Моро, как сестра, поручающая подруге тяжело больного брата, - вышла на цыпочках не в спальню, а в противоположный покой и заперла за собою дверь. "Вечерняя заря" не ревновала к "утренней", ибо знала по давнему опыту, что очередь за нею то, что герцогу, после черных волос, покажутся еще прелестнее огненно-рыжие.
Моро оглянулся, обнял Лукрецию сильным, почти грубым движением и посадил к себе на колени. Слезы о покойной жене еще не высохли на глазах его, и на тонких, извилистых губах уже бродила шаловливая, откровенная улыбка.
- Точно монашенка - вся в черном! - смеялся он, покрывая ее шею поцелуями. - Ведь вот простенькое платьицe, а как тебе к лицу. Это, должно быть, от черного кажется шейка такою белою?..
Он расстегивал агатовые пуговицы на ее груди, и вдруг блеснула нагота между складками траурного платья еще наиболее ослепительная. Лукреция закрыла лицо руками.
А над весело пылавшим камином в глиняных изваяниях Карадоссо голые амуры или ангелы продолжали свою Вечную пляску, играя орудиями Страстей Господних - гвоздями, молотом, клещами, копьем, - и казалось, что в мерцающем розовом отблеске пламени они лукаво перемигиваются, перешептываются, выглядывая из-под виноградной кущи Вакха на герцога Моро с мадонной Лукрецией, и что толстые, круглые щеки их готовы лопнуть от смеха.
А издалека доносились томные вздохи мандолины и пение графини Чечилии:

Ivi fra lor, che il terzo cerchio serra,
La rividi, piu bella e meno altera.
Там, среди блаженных, в третьем круге неба,
Я увидел ее вновь более прекрасной и менее гордой.

И маленькие древние боги, слушая стихи Петрарки Месию новой небесной любви - хохотали, как безумные.