ПЯТАЯ КHИГА. ДА БУДЕТ ВОЛЯ ТВОЯ. VI

Кровопускание, согласно с правилами врачебного искусства, делали при свечах и закрытых ставнях. Помощник цирюльника держал медный таз, в который стекала кровь. Сам брадобрей, скромный старичок, засучив рукава, производил надрез вены. Врач, растер физики, с глубокомысленным лицом, в очках, в докторском наплечнике из темно-лилового бархата на беличьем меху, не принимая участия в работе цирюльника, - прикосновение к хирургическим орудиям считалось унизительным для достоинства врача, - только наблюдал.
- Перед ночью снова извольте пустить кровь, - сказал он повелительно, когда рука была перевязана, и больного уложили на подушки.
- Domine magister, - произнес брадобрей учтиво и робко, - не лучше ли подождать? Как бы чрезмерная потеря крови...
Врач посмотрел на него с презрительной усмешкой:
- Постыдитесь, любезнейший! Пора бы вам знать, что из двадцати четырех фунтов крови, находящихся в человеческом теле, можно выпустить двадцать, без всякой опасности для жизни и здоровья. Чем больше берете испортившейся воды из колодца, тем больше остается свежей. Я пускал кровь грудным младенцам, не жалея, и, благодаря Богу, всегда помогало.
Леонардо, слушавший этот разговор внимательно, хотел возразить, но подумал, что спорить с врачами столь же бесполезно, как с алхимиками.
Доктор и цирюльник удалились. Карлик поправил подушки и окутал ноги больного одеялом.
Леонардо оглянул комнату. Над постелью висела клетка с маленьким зеленым попугаем. На круглом столике валялись карты, игральные кости, стоял стеклянный сосуд, наполненный водой, с золотыми рыбками. В ногах у герцога спала, свернувшись, белая собачка. Все это были последние забавы, которые верный слуга придумывал для развлечения своего господина.
- Отправил письмо? - проговорил герцог, не открывая глаз.
- Да, ваша светлость, - заторопился карлик, - мы-то ждем, думаем, вы спите. Ведь мессер Леонардо здесь...
- Здесь?
Больной с радостной улыбкой сделал усилие, чтобы приподняться.
- Учитель, наконец-то! Я боялся, что ты не приедешь...
Он взял художника за руку, и прекрасное, совсем молодое лицо Джан-Галеаццо, – ему было двадцать четыре года, - оживилось бледным румянцем. Карлик вышел из комнаты, чтобы сторожить у двери.
- Друг мой, - продолжал больной, - ты конечно слышал?..
- О чем, ваша светлость?
- Не знаешь? Ну, если так, то и вспоминать не надо. А впрочем, все равно, скажу: вместе посмеемся. Они говорят...
Он остановился, посмотрел ему прямо в глаза и докончил с тихой усмешкой:
- Они говорят, что ты - мой убийца.
Леонардо подумал, что больной бредит.
- Да, да, не правда ли, какое безумие? Ты мой убийца!... – повторил герцог. - Недели три назад мой дядя Моро и Беатриче прислали мне в подарок корзину персиков. Мадонна Изабелла уверена, что с тех пор как я отведал этих плодов, мне сделалось хуже, что я умираю от медленного яда, и будто бы в саду твоем есть такое дерево...
- Правда, - молвил Леонардо, - у меня есть такое дерево.
- Что ты говоришь?.. Неужели?
- Нет, Бог спас меня, если только плоды, в самом деле, из моего сада. Теперь я понимаю, откуда эти слухи: изучая действие ядов, я хотел отравить персиковое дерево. Я сказал моему ученику Зороастро да Перетола, что персики отравлены. Но опыт не удался. Плоды безвредны. Должно быть, ученик поторопился и сообщил кому-нибудь...
- Я так и думал, - воскликнул герцог радостно, - никто не виноват в моей смерти! А между тем все они друг друга подозревают, ненавидят, боятся... О, если бы можно было сказать им все, как мы с тобой теперь говорим! Дядя считает себя моим убийцей, а я знаю, что он добрый, только слабый и робкий. Да и зачем бы ему убивать меня? Я сам готов отдать ему власть. Ничего мне не нужно... Я ушел бы от них, жил бы на свободе, в уединении, с друзьями. Сделался бы монахом или твоим учеником, Леонардо. Но никто не хотел поверить, что я в самом деле не жалею власти... И зачем, Боже мой, зачем они теперь это сделали? Не меня, себя они отравили невинными плодами твоего невинного дерева, бедные, слепые... Я прежде думал что я несчастен, потому что должен умереть. Но теперь я понял все, учитель. Я больше ничего не хочу, ничего не боюсь. Мне хорошо, спокойно и так отрадно, как будто в знойный день я сбросил с себя пыльную одежду и вхожу в чистую, холодную воду. О, друг мой, я не умею сказать, но ты понимаешь, о чем я говорю? Ты ведь сам такой...
Леонардо молча, с тихою улыбкою, пожал ему руку.
- Я знал, - продолжал больной еще радостнее, - я знал, что ты поймешь меня... Помнишь, ты сказал мне однажды, что созерцание вечных законов механики, естественной необходимости учит людей великому смирению и спокойствию? Тогда я не понял. Но теперь, в болезни, в одиночестве, в бреду, как часто вспоминал я тебя, твое лицо, твой голос, каждое слово твое, учитель! Знаешь ли, мне иногда кажется: разными путями мы пришли с тобой к одному, ты - в жизни, я - в смерти...
Двери открылись, вбежал карлик с испуганным видом и объявил:
- Мона Друда!
Леонардо хотел уйти, но герцог его удержал. В комнату вошла старая няня Джан-Галеаццо, держа в руках небольшую склянку с желтоватой мутной жидкостью - скорпионовою мазью.
В середине лета, когда солнце - в созвездии Пса, ловили скорпионов, опускали их живыми в столетнее оливковое масло с крестовиком, матридатом и змеевиком, отстаивали на солнце в течение пятидесяти дней и каждый вечер мазали больному под мышками, виски, живот и грудь около сердца, знахарки утверждали, что нет лучшего лекарства не только против всех ядов, но и против колдовства, наваждения и порчи.
Старуха, увидев Леонардо, сидевшего на краю постели, остановилась, побледнела, и руки ее так затряслись, что она едва не выронила склянки.
- С нами сила Господня! Матерь пресвятая Богородица!..
Крестясь, бормоча молитвы, пятилась она к двери и, выйдя из комнаты, побежала так поспешно, как только позволяли ей старые ноги, к своей госпоже, мадонне Изабелле, сообщить страшную весть.
Мона Друда была уверена, что злодей Моро и его приспешник Леонардо извели герцога, если не ядом, то глазом, порчею, вынутым следом или какими-либо другими бесовскими чарами. Герцогиня молилась в часовне, стоя на коленях пред образом.
Когда мона Друда доложила ей, что у герцога - Леонардо, она вскочила и воскликнула:
- Не может быть! Кто его пустил?..
- Кто пустил? - пробормотала старуха, покачав головой. - Верите ли, ваша светлость, и ума не приложу, откуда он взялся, окаянный! Точно из земли вырос или в трубу влетел, прости Господи! Дело, видно, нечистое. Я уже давно докладывала вашей светлости...
В часовню вошел паж и почтительно преклонил колено:
- Светлейшая мадонна, угодно ли будет вам и вашему супругу принять его величество, христианнейшего короля Франции?